— А что если вы просто не умеете объяснять? — хмыкнул Ренкерман.
— Да, Валерий, вы усложняете, — подхватила Эльза. — Может, проще скажете?
— Ах, вам надо проще? Извольте. Вот веник, — он схватил метелку, стоявшую в углу беседки. — Вроде как единый пучок, но внутри много отдельных прутиков. Такие стихи теперь нужны!
— Все ясно. Он хочет вязать веники, — пошутил портупей-юнкер и сам же первым засмеялся над собственной шуткой.
— Почему бы и нет? Это поможет вымести из избы мусор и случайных людей, которые подчас хуже мусора!
— Послушайте, Маслов, я оскорблений терпеть не намерен, — Постников встал из-за стола и вытянулся во весь свой огромный рост, задевая головой крышу беседки. — Я вам морду разобью.
— Попробуйте! — взвился поэт, сжимая кулаки.
Бабарыкин кашлянул и вклинился между спорщиками.
— В моем доме кровопролития запрещены. Никаких драк, дуэлей и прочей мальчишеской ерунды. Взрослеть пора! — он взял Постникова под локоть. — А если силушку некуда девать, так пойдемте со мной. Поможете самовар принести. Это куда полезнее.
Егор кивнул и послушно поплелся к дому вслед за хозяином. Маслов развернулся на каблуках и зашагал в противоположную сторону, к крутому берегу.
— Поспешите за ним, Иннокентий! — прошептала Татьяна.
— Согласен, — Миров-Польский поднялся с озабоченным видом. — Он в таком возбуждении, что запросто может наделать глупостей.
Минуты три все молчали, избегая встречаться взглядами. Как только вернулся Постников и поставил самовар на стол, барышни набросились на него.
— Стыдно! — хлестко выкрикнула Эльза.
— Да-да, — поддержала Татьяна. — Немедленно прекратите издеваться над господином Масловым.
— А что я такого сказал?! — оправдывался Постников. — Он же первый окрысился…
— Поэты очень ранимые люди. То, что вам кажется пустяком, их может свести с ума.
Раиса говорила тихо, стеснительно, но этот здоровяк послушно закивал, встал перед ней на колени и проникновенно сказал:
— Поцелуйте меня, и даю слово, я больше никогда не обижу вашего разнесчастного Пьеро.
Девушка залилась краской до корней светло-русых волос.
— Неловко… При всех, — пролепетала она.
— Вы моя невеста, в августе свадьбу сыграем. Чего же нам стесняться нежных чувств?
Она медленно, будто во сне, обняла Егора за плечи, зажмурилась и потянулась губами к его щеке, но юнкер ловко повернулся и поцелуй пришелся прямо в несерьезные усики. Девушка распахнула глаза и покраснела:
— Как вы смеете!
— Я тоже жених! Я тоже алчу лобзаний! — громко, напоказ воскликнул Акадский и потянулся к хозяйке дома, но в ответ получил шутливую оплеуху.
— Угомонись, Алеша! Не то прогоню со двора.
В этот момент Миров-Польский привел приятеля к столу, крепко обнимая за плечи, и силком усадил на лавку. Маслов отодвинулся подальше от всех, уставился на отражение в самоваре, словно играя сам с собою в гляделки. Портупей-юнкер подмигнул сослуживцу и демонстративно зажал рот рукой. Акадский осклабился, но, не желая ссориться с невестой, также промолчал. А Ренкерман не удержался. Пригладил грязным ногтем бакенбарды и заговорил елейным голосом:
— Значит, вы утверждаете, что Пушкин символистам в подметки не годится? Но всем известно, что гений мог за пять минут сочинить экспромт в альбом прекрасной даме. Причем, эти случайные, по сути, строчки и поныне остаются образчиком самой прекрасной, наитончайшей лирики… А вы так сможете?
Маслов по-прежнему вглядывался в золотисто-блестящий бок самовара. Молчал до тех пор, пока у Ренкермана не лопнуло терпение, и когда тот уже зашипел змеей: «Похоже не сдюжит», резко выдохнул:
— Смогу!
— За пять минут? Не верю!
— Докажите! — поддержал Акадский. — У нас за столом три прекрасных дамы. Выбирайте любую, я даже не стану ревновать свою невесту…
— Я напишу стихи всем трем барышням.
— Смело! — воскликнул хозяин дома. — Вот это смело!
— Но у современных прекрасных дам нет альбомов, — возразил Миров-Польский. — Умерла традиция…
— Сойдут и тетради, — предложил Бабарыкин. — В доме сразу три ученицы, уж что-что, а б-б-бумага найдется.
— Ах, как чудесно! Это вы замечательно придумали, — Татьяна взмахнула юбками и бросилась в дом. — Я сейчас принесу!
— У меня есть petit carnet[25], — Эльза достала из кармана синего форменного платья книжку для заметок.
— Годится! — Ренкерман навис над молодым поэтом, словно стервятник, готовый в любую минуту заклевать проигравшего. — Ну-с, продемонстрируйте свое искусство.
— Я засекаю время, — Постников сжал в кулаке старенький брегет. — И ставлю червонец, что в пять минут он не уложится.
— Принимается! — поддержал пари Бабарыкин. — Я верю в талант нашего юного поэта.
А тот, не обращая внимания на возникшую суету, уставился на кончик карандаша и нашел его затупившимся. Вытащил перочинный ножик, тремя быстрыми движениями заострил грифель… И началась магия. Маслов секунд десять смотрел в глаза Эльзы, пока та не улыбнулась ему в ответ. Поэт кивнул и заскользил карандашом по бумаге. Дважды запинался, но упрямо возвращался к коротким строчкам. Минуту спустя захлопнул сафьяновую книжицу. Раскрыл тетрадь Татьяны, бросил беглый взгляд, но не на лицо девушки, а на ее тонкие музыкальные пальцы.
— Почерк кривобокий, — хмыкнул Акадский. — Сразу видно, Валерий не каллиграф.
Все зашикали: не отвлекайте творца! Хотя по сути юнкер был абсолютно прав. Маслов торопился, буквы сползали вниз, стихотворение напоминало стаю ворон на заснеженном поле. Тетрадку он закрывать не стал, просто оттолкнул и придвинул следующую. На Раису он не посмотрел, даже украдкой. Склонился над бумагой, длинные волосы закрыли разлинованную страницу и никто не мог разобрать, что он пишет.
— Кончено! — на последнем многоточии грифель сломался.
— Время? — встрепенулся Бабарыкин.
— Четыре с половиной минуты, — нехотя признал Постников.
Девушки прочли стихи. Эльза томно вздохнула и одними губами прошептала «Спасибо». Раиса покраснела и тоже вздохнула, но уже с грустью. А Татьяна захлопала в ладоши:
— Свершилось! Наш Валерий посрамил самого Пушкина!
— Б-б-бесспорно, — поддержал ее отец. — Одной левой забросил за горизонт солнце русской поэзии.
Ренкерман переглянулся с юнкерами.
— Ну и как понять? Хорошие там стихи или нет? Может это просто отписка и даже не в рифму.
— Судя по реакции наших красавиц, — проворчал Акадский, — стихи шикарные.
— Да, да! — защебетали барышни.
— Они не могут считаться судьями, — гневно воскликнул
